Программа "500 дней" Опции

[Феникс]

Программа "500 дней".
Авторы, содержание, обсуждение, все вокруг.

Подборка ссылок по теме на форуме Яблока - здесь.

[Феникс]

------------------------
( http://forums.yabloko.ru/index.php?showtopic=1723 )

ТИТР: Портников в/к: - 01.30 – Григорий Алексеевич, если говорить о времени, когда вы пришли в большую политику с программой и это был не просто экономический план, это была надежда, и до сих пор идут дискуссии, что это на самом деле было для людей, которые эту программу писали? Была ли это заявка на экономическое, политическое будущее или это была экономическая программа действий. Если бы это план начал бы воплощаться, то отличались бы те реформы, которые были приняты тогда от реформ, принятых в эпоху Ельцина, корда было сформировано правительство Гайдара?
ТИТР: Явлинский в/к: - 02.10 – Ну это вообще то говоря была экономическая программа. Она и писалась как экономическая программа. Позже она приобрела политическое значение в силу целого ряда обстоятельств. Но суть её заключалась в том, что тот самый известный денежный навес, который существовал в конце 80-х. а речь шла о том. Что у многих людей были деньги, а товаров не было. Реализовать таким образом, что бы продавать средства производства, создавать частную собственность, продавать небольшие магазины, парикмахерские, химчистки, средства транспорта, небольшие таксопарки.
2.59 – В любом случае, это была новая экономическая политика. То есть создавать большой, внятный слой среднего класса, частных собственников. Это мы считали самым главным вопросом того времени.
ТИТР: Портников - 03.15 – А большого бизнеса бы не появилось?
ТИТР: Явлинский в/к: - 03.18 – Он бы появился через полтора года, чуть позже.
ТИТР: Портников - 03.21 – Каким образом?
ТИТР: Явлинский в/к: - 03.24 – Как раз таким и образом. Что был бы создан средний класс, потом можно было бы начать акционирование крупных предприятий. Средний класс бы уже участвовал в акционировании.
ТИТР: Портников - 03.40 – А на самом деле всё произошло наоборот.
ТИТР: Явлинский - 03.41 – А на самом деле, сделали наоборот: провели либерализацию цен, с помощью которой уничтожили все сбережения и потом оставался только один выход – раздавать узкому кругу лиц своих друзей и знакомых собственность. Вот, что собственно и было сделано. А это оказалось криминальной ловушкой из-за которой Россия расплачивается и по сегодняшний день. Я бы так выразился, что многое впереди. Вот собственно это и был смысл программы «500 дней». Объявить частное предпринимательство, что государство защищает частную собственность всеми своими институтами, объявить, что важнейшим вопросом является создание мелких и средних собственников через продажу им по условным ценам средств производства, то чего раньше не разрешалось. Таким образом сбалансировать спрос и предложения.
04.41 – Затем уже идти на либерализацию цен одновременно с тем, что появляется средний и малый бизнес, а затем перейти к акционированию крупной собственности.
ТИТР: Портников - 04.56 – То что это программа экономическая, это я понимаю. Но мне кажется, что в этом был идеализм недооценки политической ситуации. Был союзный центр, который должен был на эту реформу решиться. Там были люди, которые не хотели этого по каким то причинам.
ТИТР: Явлинский - 05.09 – Ну да это была политическая борьба.
ТИТР: Портников - 05.12 – Вы понимали. Что в принципе вы не будете поддержаны.
ТИТР: Явлинский - 05.13 – Это не имело большого значения. Суть заключалась в том, что бы сделать программу, как двигаться дальше. Суть заключалась, что если есть желание политического руководства двигаться в сторону глубокой реформы, то вот он план для того что бы действовать в этом направлении. Этот план не предполагал гиперинфляции, кроме того он избежал бы гиперинфляции. как избежали её многие страны, которые проводили реформу. Этот план не предполагал большого социального напряжения, потому что вообще граждане к такому повороту событий были готовы, они были на это согласны.
05.54 – Этот план ещё и учитывал, что состояние союзной власти было таково, что чиновники с радостью проводили бы эти реформы без всяких серозных проблем. Это был такой период очень интересный, когда собственно чиновники приходили ко мне, когда я работал зам председателя правительства и просто конкретно со мной обсуждали планы реализации. Во всех регионах России была создана программа «500 дней», то есть это было действительно серозным интересным начинанием. Я не могу сегодня сказать до каких пор она бы выполнялась.
------------------------

[Феникс]

------------------------
( http://www.yavlinsky.ru/said/documents/index.phtml?id=2422 )

Интервью Станислава Шаталина 28 июля 1991 года

— А вы, Станислав Сергеевич? Поманить всех в «500 дней» и...

— Рассказываю по порядку. Мы пишем программу. Срок — начало сентября. И все здесь были: от Рыжкова до шахтеров; Коля Травкин раз десять приезжал: как вы тут, не отступаете от демократии?.. Какие-то делегации от республик, вокруг нас самозарождалась жизнь, и хотя не все приходили от «500 дней» в восторг, база для объединения была. Конечно, надо было бы еще помозговать, поехать к Назарбаеву, к киргизам, поговорить с Украиной... — не хватало времени! Вот просто, физически, не хватало дней, чтобы все со всеми обсудить и договориться. Потом — Верховный Совет. Рыжков и Совет министров выступают со своей программой, мы — со своей. И еще появляется президентская программа: те же «500 дней», в общем.

Хорошо, пора идти в атаку. И возник парламентский кризис голосования. Верховный Совет не понимает, за кого голосовать, и требует объяснений.

Горбачев прерывает, и мы уходим в кабинет. Заседаем час, полтора: он, Рыжков, Лукьянов и я. Ну как же, говорю, Михаил Сергеевич, можно ставить в один ряд три программы: Шаталина, Рыжкова и монаршью. Это нехорошо. Монарх не может быть на уровне Шаталина и Рыжкова. Выше надо брать, Михаил Сергеевич. И сказать Верховному Совету: да, это вот так, но монарх опирается в своем решении на такие-то разработки. В частности, «500 дней». Вот это формула. И вроде бы договорились мы, возвращаемся. А у Верховного Совета — опять колебания. Я смотрю — глухо все, ничего не будет. Тогда я сам... взял и написал резолюцию. Первое: одобрить программу президента (а это, еще раз повторю, те же «500 дней») и приступить к ее реализации с 1 октября 1990 года. Второе: ...ну еще что-то третье... — быстро перепечатали на машинке, просто моментально, и Лукьянов говорит: товарищи, есть резолюция академика Шаталина. Я выхожу на трибуну. Чувствую: Верховный Совет — ждет. А у меня были очень хорошие отношения с Верховным Советом. Главным образом потому, что я однажды Роя Медведева посадил... — это тоже может быть интересно: вот сегодня идет обсуждение, а накануне Рой Медведев позволяет себе такой пассаж — вот... программа, мы ее обсуждаем, а тут некоторые юнцы, которые еще не знают, как управлять экономикой, рвутся к власти... — в общем, обычные, рой-медведевские доводы. На другой день нам с Рыжковым дают время для ответов. Я обращаюсь в зал: товарищи, члены парламента, знаете что... позвольте мне не отвечать на вопросы, потому что мне их почти не задавали, а прокомментировать одно заявление, меня оскорбившее. Я имею в виду речь депутата Роя Медведева. Вот вы тут, Рой Александрович, говорили о юнцах, рвущихся к власти,— это что, я рвусь к власти, что ли? Парламент ну то есть... просто вскочил: весь прямо: нет... Станислав Сергеевич, нет… нет… А, говорю, понятно, значит, под «юнцами» он имел в виду тех, кто, начиная с 17-го года, ребенка в руки не брал,— спасибо вам как историку за объяснение, вы меня просветили. Парламент улегся в хохоте, Медведев побледнел, покраснел._

— Да... кто бы мог думать. Ведь был диссидент.

— Да, диссидент,— вот так. Стою на трибуне. А Горбачев выходил. Вижу, он идет обратно, садится на свое место. Вдруг Сережа Станкевич — из зала — спрашивает: «Станислав Сергеевич, так что... вы снимаете свою резолюцию или нет?» Горбачев насторожился. «Ну как же так... Станислав Сергеевич, мы вроде обо всем договорились... Какая еще резолюция?» Я молчу, Верховный Совет ждет. «Михаил Сергеевич, спрашиваю, ну что ж такое, зачем мне ваши указания?» Ну в самом деле, Андрей: он — старший тренер «Спартака», я, допустим, его капитан; не буду же я уговаривать «Динамо» выиграть у «Спартака», правильно? А Станкевич опять: «Так как, Станислав Сергеевич, вы снимаете свою резолюцию?» Да, говорю, видите, в чем дело — все-таки я — в команде. Никуда не денешься. Да... я снимаю...

Вот это — самая трагическая ошибка в моей жизни. Вот за что я больше всего переживаю.

— Так зачем сняли?

— Испугался. Ис-пу-гал-ся...

— Кого? Не верю я. Не верю. Прошу прощения, но на труса вы не похожи.

— Нет. Я абсолютно не похож. Ну... — ну вот не знаю. Испугался! А если честно — не знаю. Тогда все говорили: ты что, не понимаешь, Рыжкову конец? А ты — на коне! И Горбачев звонил: я, говорит, думал-думал и окончательно, знаешь, решил... тебе надо быть премьером. Хватит, все, надоели мне эти... рассуждения... —Да, интересные, говорю, мысли у вас приходят в голову по вечерам. Ну что ж, поговорим.. Потом, часов в 10, он опять звонит, уже из машины: «Слушай, Станислав, я тут ехал, ехал...— я тебя слишком люблю, чтобы на твоих поминках водку пить...»

Абсолютно твердо говорю, Андрей: оба заявления были искренними. Он и сам понимал, что мне... с одним легким и двумя инфарктами... — вот такой он человек.

Так что не испугался, наверное, в прямом... ну, далевском, что ли, определении — нет. Я чего боялся? Если бы в Верховном Совете я пошел с ним на конфликт, это могло бы взорвать нашу команду. Тут уже была бы брешь, которая давала Лукьянову, Крючкову и всем возможность выиграть...
------------------------

[Феникс]

---------------------------
( http://www.yavlinsky.ru/dossier/biography/index.phtml )

Идеология экономического развития, отстаиваемая Явлинским, не получила поддержки у премьера Н. И. Рыжкова, и в окончательный вариант правительственной программы не вошла. Однако зимой-весной 1990 года Явлинский вместе с Михаилом Задорновым (тогда младшим научным сотрудником Института экономики АН СССР) и Алексеем Михайловым работают в лаборатории отрасли над проектом реформирования экономики СССР "400 дней доверия". В ней была расписана по дням программа последовательности действий правительства на соответствующий период.

О программе через десять лет один из ее разработчиков (в конце этого текста)

Программа попала в руки Михаила Бочарова, депутата Верховного совета РСФСР и под названием "500 дней" была предложена (когда?) Б.Н. Ельцину, тогда Председателю Верховного Совета РСФСР, как программа реформирования экономики России (а не СССР, как у группы Явлинского).

По инициативе Явлинского между двумя конфликтующими сторонами - Горбачевым и Ельциным - достигается договоренность о разработке совместных мер по проведению экономических реформ в СССР на основе программы "500 дней", создается Рабочая группа по разработке программ. Подготовка документа со стороны Б. Ельцина поручена группе экономистов под руководством академика Станислава Шаталина и со стороны М. Горбачева - группе Григория Явлинского. Программа утверждена 11 сентября 1990 г. Верховным Советом РСФСР.

Явлинский назначен на пост заместителя председателя Совета министров РСФСР и председателя Госкомиссии по экономической реформе (Задорнов и Михайлов становятся членами комиссии в ранге заместителей министров). В работе принимали участие академик Н. Петраков, Е. Ясин, Б. Федоров, представители союзных Республик.

К 1 сентября 1990 г. Программа "500 дней" и 20 проектов законов к ней были подготовлены, утверждены Верховным Советом РСФСР и представлены на рассмотрение Верховного Совета СССР.

Программа вызвала сопротивление у предсовмина СССР Рыжкова. Атмосферу работы двух конкурирующих команд характеризует рассказ одного из участников рабочих совещаний у Горбачева. Тогдашний министр финансов СССР Валентин Павлов пытался утаить цифры бюджета. Говорят, что кто-то из группы Явлинского из-под стола, чтобы не видел Горбачев, показывал Павлову надпись на большом листе бумаги: "Это пахнет Нюрнбергским процессом!"

Рыжков предложил Верховному Совету альтернативный проект "Основные направления развития" и пригрозил своей отставкой. К тому времени изменилась и политическая позиция, занятая Горбачевым. Равноправное членство всех республик, как предполагалось в "500 дней", а не вертикальное подчинение Центру казалось не укреплением союзного договора, а наступлением на него. В Верховном Совете СССР Горбачев выступил за объединение программ Явлинского-Шаталина и Абалкина-Рыжкова, что, по мнению обеих сторон, было решительно невозможно.

Из компромисса между "500 днями" и "Основными направлениями" родилась программа Президента СССР. Кроме того, союзное и российское правительства не выполнили взятых на себя обязательств, хотя большинство руководителей республик ССР поддержали "500 дней", некоторые республики приняли ее за основу в своих Верховных Советах, а в центр начали поступать рабочие планы, согласованные с основным курсом программы.

17 октября 1990 г. на заседании Верховного Совета РСФСР Явлинский заявил, что переход к рыночной системе будет действовать все равно, однако "вход в рынок данном случае будет не через стабилизацию, а через усиливающуюся инфляцию". На этом заседании Явлинский подал в отставку.
---------------------------

[Таня]

Программа "500 дней".
Авторы, содержание, обсуждение, все вокруг.

Подборка ссылок по теме на форуме Яблока - здесь.

Ой, СПАСИБО!

[Павел Фёдорович ...]

Мало кто и тогда и сейчас читал эту программу, еще меньше люди ее понимали. Мне же хочется отметить один маленьки штрих.
Пытаясь вычленить что-то действительно полезное для страны, придуманное, сделанное и реализованное при Путине, я ничего не обнаружил кроме СТРАХОВАНИЯ БАНКОСКИХ ВКЛАДОВ НАСЕЛЕНИЯ. Не буду расказывать, как это отразилось на банковской системе, стабилизации в экономике и обществе, эта не очень заметная вещь стала базовой, по сути новым общественным договором.
А суть моей находки:
В программе "500 дней" предполагалось начинать реформы в финансово-экономической и банковской сфере именно с введения страхования вкладов.
То есть, даже лучшее в путинской экономической политике попросту "сдуто" у Г.А. Явлинского!

Сообщение отредактировал Павел Фёдорович Левин - 6.3.2010, 13:38

[Ray]

------------------------------
Реформаторы приходят к власти. Григорий Явлинский:
«Ельцина убедили в том, что советскую систему можно преодолеть, только разорвав страну на куски»
Владимир Федорин | 04 марта 2010 16:43

Никаких признаков голода не было — Имелось в виду, что граждане у нас умственно недостаточные — Советский Союз как политическое образование закончился — Не надо обещать, что вы «ляжете на рельсы» — Я считал это авантюрой

Личность Григория Явлинского символизирует возможность другого пути к капитализму, чем тот, по которому Россия пошла в 1992 году. В ноябре 1991 года он вполне мог оказаться на месте Гайдара — Ельцин всерьез рассматривал его кандидатуру. Почему этого не произошло, Явлинский рассказал в интервью Forbes.

Никаких признаков голода не было

— Для затравки – цитата из вашего интервью 2000-го года. «Мало кому из экономистов выпадал такой шанс – увидеть своими глазами, а не прочитать в книге о том, что было 20, 30, 40 лет назад – как в течение недели цены подскакивают, а потом идут вниз; как люди выходят торговать продовольствием на улицы; как всего через неделю от страшного дефицита не остается и следа, в магазинах появляется все по высоким ценам, а потом они начинают снижаться». Это ваше описание начала «шоковой терапии» в Польше, свидетелем которого вы были в 1990 году. Эта картина наводит на мысль, что и в России 1991 года либерализации цен не было альтернативы…

— В Польше либерализация цен сработала потому, что там не провели коллективизацию. Там были большие государственные сельскохозяйственные предприятия, но сохранились и частные хозяйства, и в значительной степени частная собственность на землю. И после освобождения цен множество частных хозяйств сразу вышло на рынок – напрямую, без всяких посредников. И поэтому либерализация только вначале привела к большому всплеску цен, а потом инфляция начала постепенно снижаться.

— Но четырехзначная инфляция в России объясняется ведь не столько либерализацией цен, сколько провалом финансовой стабилизации…

— Либерализация цен – это ведь и есть одна из мер финансовой стабилизации. Она устраняет дисбалансы и диспропорции, если есть частные производители и есть конкуренция. В России, как известно, в начале 1992 года ничего этого не было.

Поэтому мнение о необходимости немедленной и одномоментной либерализации цен не было безальтернативным. Моя (и не только) точка зрения заключалась в том, что в условиях тотального господства монополий, отсутствия частной торговли, либерализация цен по сути своей невозможна и превратится всего лишь в децентрализацию контроля за ценами. Дело в том, что здесь в принципе была совсем другая экономика, не западная, потому и методы и способы реформ экономики должны были быть нестандартные, учитывающее ее фундаментальные особенности. Можно убрать контроль за ценами, но это не приведет к тому, что в экономической теории называется либерализацией цен, потому что цена равновесия в сверхмонополизированной экономике не появляется и не может появиться. И с моей точки зрения, это был прямой путь к абсолютно неконтролируемой инфляции, а возможно, и гиперинфляции. Поэтому я считал, что масштабную либерализацию цен должны предварять наведение элементарного порядка в финансовой сфере и – что особенно важно – началj приватизации мелких и средних предприятий.

В чем был смысл момента? Был огромный денежный навес. Стоял вопрос, как с ним справиться. Было две версии решения задачи. Первая – либерализация цен. Было очевидно, что этот навес тут же превратится в цены, даст высокую инфляцию. Другой вариант – поглощение денежного навеса за счет приватизации, на чем я и настаивал. Деньги, скопленные за советское время, неважно, сколько их было накоплено, неважно, кем, должны были быть пущены на приватизацию мелкой частной собственности. Нужно было вводить частную собственность на землю в ограниченных размерах, на дома, на приусадебные участки, но прежде всего – на грузовики, автобусы, парикмахерские, химчистки, на все то, что можно назвать мелкой частной собственностью. Представлялось необходимым в течение примерно трех-шести месяцев пытаться таким способом сбалансировать спрос и предложение, ликвидировать денежный навес. Конечно, в контексте довольно жесткой финансовой политики, которая не позволяла бы этим деньгам вновь возвращаться на рынок.

Главная суть всех изменений, которые были тогда первостепенно нужны, — это появление настоящей частной собственности. То есть, продажа государственной собственности в частные руки. Создание массового реального собственника, мелкого, среднего, а позднее, на этой основе, и крупного, который не получил, а именно приобрел ее за свои «кровные» (не важно советские или какие), и создание вокруг этого всей правовой и государственной системы. Именно это я предлагал и это были бы необратимые институциональные преобразования. Одновременно это было бы и продвижением к настоящей финансовой стабилизации, не дутой, не за счет невыплаты зарплат и пенсий, а за счет денежной санации и правильно проведенной приватизации. Если бы тогда эту задачу решали как главную, сейчас не было бы такой неопределенности в вопросах собственности, она была бы бесспорна для всех.

— Можно ли было заниматься упреждающей малой приватизацией в стране с разрушенным потребительским рынком и регулируемыми ценами?

— Именно для восстановление потребительского рынка и нужна была немедленная массовая малая и средняя приватизация.

В этой связи я хотел бы сделать маленькое замечание. Тема безальтернативности была использована как способ политического самооправдания. Это очень ответственное, но спорное утверждение, что наступал голод, и есть было совершенно нечего. Да, в магазинах было шаром покати, но никаких признаков голода не было. Возникали альтернативные способы реализации многих потребительских товаров. Разговоры о том, что приближалась окончательная катастрофа, - это преувеличение.

Проблему потребительского рынка я предлагал решать через приватизацию мелкой и средней собственности и с одновременной – по мере приватизации – либерализацией цен. Я вообще считал, что институциональные изменения, изменения, связанные с частной собственностью, ее укоренение, создание такого института частной собственности, который неоспорим, и так сказать стоит во главе угла, были важнее, чем финансовая стабилизация. Я считал, что финансовая стабилизация должна сопутствовать этому в той мере, в какой возможно, но ни в коем случае не мешать процессу этого важнейшего институционального преобразования.

— Иными словами, вы решительно не согласны с тезисом, который Гайдар тщательно аргументировал в своих последних книгах, — о тотальной нехватке продовольствия и приближении коллапса…

— С августа 1991 года по просьбе Ельцина и Горбачева я был заместителем председателя Комитета по оперативному управлению народным хозяйством СССР — в то время так называлось союзное правительство. Через этот комитет проходила вся информация о том, что происходило в стране и в, частности, на потребительском рынке. Кроме того, члены этого комитета контролировали всю гуманитарную помощь, которая поступала в СССР. И как участник этой работы, могу вам сказать: действительно были сложности, но никаких чрезвычайных ситуаций не было. Пустые полки, пустые магазины выглядели, конечно, дико, но это было не в новинку, еще живы были талоны...

Советская распределительная система умирала на глазах. Но вместо нее появлялась другая — да, она была хаотическая, странная, извращенная, теневая, но собственно объемы продовольствия, бывшие в наличии, не вызывали опасений, что все вот-вот погибнет. У продовольствия ведь есть одно интересное свойство — его надо реализовывать, пока оно не испортилось. Это не золото и не картины, оно не может лежать веками.

По крайней мере, я не помню ни одного заседания правительства с повесткой дня «О голоде в России».

— То есть альтернативой либерализации цен было административное распределение продовольствия? У меня перед глазами заметка из The New-York Times за 6 ноября 1991 года, в которой говорится: в Москве вводятся карточки на хлеб; глава КГБ РСФСР в интервью «Аргументам и фактам» утверждает, что опасается голодных бунтов.

— The New-York Times пишет то, что и должны писать журналисты The New-York Times — важно, чтобы было интересно. А вы почитайте, что писали про кризис в конце 2008 года и сравните с тем, что произошло на самом деле. Тогда еще обсуждали, что всех поднимут на вилы, и так далее. Кстати, карточки, как вы возможно, знаете, вводились еще в 1980-е годы, а при Никите Сергеевиче Хрущеве, в 1960-е вводились карточки даже при распределении хлеба... Поэтому сам факт существования карточек мог удивлять только журналистов The New-York Times. В Советском Союзе это было совершенно неудивительным явлением.

Точка зрения, которую я пытаюсь вам изложить, заключается в следующем: административное распределение продовольствия (и вообще чего либо) было невозможно... Иначе говоря: окончание массового административного распределения продовольствия и в определенной мере стихийная децентрализация контроля за ценами цен имели бы место в любом случае. Но совсем другое дело, когда вы решением правительства в один день, 2 января, в сверхмонополизированной экономике вводите сразу, буквально на все, кроме нефти и некоторых продовольственных товаров, свободные цены. При этом вся торговля — государственная, все розничные предприятия — государственные, все производители продуктов питания государственные. На одну огромную область — один огромный молокозавод, который начинает тут же диктовать цены, и не только цены реализации, но и закупочные цены на сырье у крестьян. В этих условиях гиперинфляция просто неизбежна, потому что происходит либерализация не цен, а монополий. Никакого ценового равновесия не возникает, а ведь цель либерализации в создании некоторого равновесия как пролога к стабилизации.

Конечно, тогда были экстраординарные условия, конечно, стандартные методы мало подходили. Но я считал, что решать проблему денежного навеса надо другим образом. Если у вас нет колбасы на рынке, то можно предложить какие-нибудь другие товары, на которые люди смогут потратить деньги. Выкиньте на рынок грузовики, автобусы, магазины, парикмахерские, и люди потратят на это деньги. Во-первых, вы так получаете средний класс, во-вторых, — частную собственность, в-третьих, — вы получаете первые признаки конкуренции, и уже реализация продовольствия через эти магазины — это уже несколько другое дело. При этом совокупный денежный спрос уменьшается.
Имелось в виду, что граждане у нас умственно недостаточные

- Я спрашивал Максима Бойко, почему решили не использовать сбережения советского времени для приватизации. Он сказал, что это было крайне сложно сделать технически.

— Я не понимаю этого аргумента. В 1992 году я по 20 часов в день обсуждал эти вопросы. Все аргументы, которые они приводили, с моей точки зрения, были абсолютно неприемлемы. Отказаться от приватизации за счет средств, которые лежали в Сбербанке, и заменить это ваучерами — это очень плохая, неприемлемая схема. Проблема ваучеров вообще требует отдельного обсуждения

— Из объяснений самих реформаторов следует, что ваучеры взялись из потребности провести массовую приватизацию в ограниченные сроки.

- Я думаю по-другому. Тема ваучера взялась из общефилософского представления, что советские люди ничего, кроме распределения поровну, не понимают. Поэтому нельзя провести денежную приватизацию. А чтобы все были довольны — поскольку в скобках имелось в виду, что граждане у нас умственно недостаточные и понимают только равное распределение всего между всеми — с ними нужно сыграть в игру с ваучерами. Никакой массовости не получилось, а получилась афера в результате которой все оказалось в руках небольшой группы людей...

Я же считал, что нужно немедленно, в массовом масштабе, выставить на продажу малые и средние предприятия за средства, накопленные в за советский период в сбербанке. Да, по не вполне рыночным ценам. А откуда им было взяться? Таким образом провести санацию избыточной денежной массы и ликвидировать денежный навес. И уже в ходе этого процесса осуществлять либерализацию цен.

Такую приватизацию можно было бы провести довольно быстро. Еще в 1990-м году, в рамках той программы, которой я руководил в российском правительстве, ко мне поступала масса предложений из многих регионов о начале приватизации. Почти во всех регионах были конкретные предложения и планы, люди были готовы приобретать магазины хоть завтра, особенно, конечно, директора этих магазинов. К январю 91 года нашей группой, Сергеем Иваненко, был подготовлен специальный закон о такой приватизации и внесен в Верховный Совет.

— Но малая приватизация проходила практически параллельно освобождению цен…

— Не было этого. Какая малая приватизация? При инфляции в 2600% за год! Все накопления исчезли, растворились. За счет чего «малая приватизация»? В таких условиях все отношения криминализируются.
Советский Союз как политическое образование закончился

— Вторая точка ваших расхождений с командой Гайдара – разные позиции в отношении сохранения экономического союза.

— Да, я отстаивал создание экономического союза. Отстаивать сохранение политического союза было невозможно, потому что его уже не существовало. Я выступал за необходимость сохранения хозяйственных связей.

— 9 октября 1991 года вы выступали с презентацией экономического союза в Верховном совете РСФСР и были подвергнуты обструкции. Ельцин уже прочитал к тому времени так называемый «меморандум Бурбулиса», в котором говорилось, что России не нужен экономический союз, потому что тогда ей придется дотировать остальные республики. Эта точка зрения получила широкое распространение в российском руководстве, стала чуть ли не консенсусной. Как вы оцениваете аргументацию противников экономического союза сегодня?

— Обструкции я не помню, но готовилось Беловежское решение, и мои предложения действительно шли со всем этим в разрез, и недовольство мной было. Суть позиции Ельцина заключалась в политической атаке на Горбачева. Собственно, сам экономический союз и договор этой группой товарищей предметно не рассматривался. Это была единая команда, которая боролась против союза как такового и персонально против Горбачева, и никакие экономические соображения их не интересовали. Их интересовал слом института — союзного руководства. Они опасались, что сохранение экономического союза может оказаться способом сохранения на какое-то время и в какой-то форме союзного руководства.

Что касается экономического содержания этого вопроса, то ответ абсолютно очевиден. Сохранение хозяйственных связей в сверхмонополизированной экономике имело бы большое положительное значение для предотвращения обвального спада производства... А вы, кстати, знаете о том, что в октябре 1991 года Договор об экономическом союзе был подготовлен и подписан на высшем уровне почти всеми бывшими союзными республиками — суверенными государствами? Он включал в себя таможенный союз, а самое главное — банковский союз. Он предполагал создание довольно широкой рублевой зоны, вхождение банков суверенных государств в это объединение, соглашение о движении рабочей силы и много других важных элементов общего рынка и свободной торговли.

— Предполагалось, что эмиссионный центр будет один?

— Естественно один, как их может быть много?

— Но в итоге получилось 15…

— Одним из результатов разрушения экономического союза в декабре 1991 года и стало появление множества эмиссионных центров.

Логика уничтожения и нового экономического договора, который был подписан, и союза в целом была очень простая. Ельцина убедили в том, что советскую коммунистическую систему можно преодолеть только, разорвав страну на куски – это прямо заявлялось командой, в которую входил Геннадий Эдуардович [Бурбулис]. А другая их позиция заключалась в том, что Россия в реформах «должна идти одна». Она не может никого ждать, не должна ничего синхронизировать, она должна все делать немедленно. Наши, как теперь любят говорить, западные партнеры были тогда крайне заинтересованы в том, чтобы распад Союза был необратимым, и они очень поощряли эти идеи.

— Давайте попытаемся трезво оценить элиты союзных республик того времени. В дневниках помощника Горбачева Анатолия Черняева описывается ваше выступление перед руководителями республик на Госсовете СССР. Если в двух словах суммировать впечатления Черняева: экономист выступает перед стадом баранов, которое смотрят на него как на новые ворота. Зато у слушателей крайне развитые политические инстинкты, включая стремление проехаться за чужой счет. Насколько это образование – Союз Суверенных Государств – было жизнеспособно при таком интеллектуальном и моральном уровне руководителей республик?

— Анатолию Сергеевичу нельзя отказать в точности описания (правда, некоторые из них правят до сих пор - Назарбаев, Каримов...).

Но я всегда считал, что нужно двигаться в правильном направлении, а дальше уже справляться с проблемами, которые возникают на этом пути. Нельзя заранее решить, что правильный путь закрыт, потому что на нем стоит стадо баранов, как вы выразились. Нужно выбирать правильный курс и изо всех сил бороться за его осуществление. Получится, не получится — только жизнь покажет, но заранее отказываться от правильного пути нельзя.

Вы совершенно верно описали амбиции, которые двигали всеми этими гражданами. Я их очень хорошо знал, в число их амбиций, как вы точно подчеркнули, входило желание удержаться у власти. С этой точки зрения им было выгодно, чтобы спад в экономике был минимальным. Они лихорадочно подыскивали любых людей, которые хоть что-то соображают. Приглашали из России, из-за границы.

И именно это обстоятельство позволяло создать экономический договор. При многих из руководителей республик были люди, которые неплохо разбирались в экономике. Они не имели никакой политической власти, зачастую даже не имели никаких официальных постов, но с ними можно было многое обсуждать.

Что бы получилось из этого дальше, сейчас трудно сказать. Вообще весь наш разговор носит такой сослагательный характер. Как знаете, сослагательность в политике вещь не очень серьезная. Но на этой базе, сохранения власти и их собственных коренных интересов, с ними со всеми можно было говорить. Наверное, с закавказскими республиками, кроме Армении, было бы невозможно работать, наверное, со многими среднеазиатскими республиками — тоже. И возможно, от этого надо было бы впоследствии отказываться. Конечно, прибалтийские республики, подписавшие договор как наблюдатели, были бы в меньшей степени интегрированы в этот договор. Но что касается Казахстана, Украины, Белоруссии...

— Но Украина же в итоге не вошла в договор.

— Как же, вошла, — премьер-министр Фокин его подписал. Председатель Верховного совета Кравчук не приехал подписывать, а Фокин подписал. Украина понимала, что ей очень нужны экономические отношения с Россией и деваться от этого некуда.

— Референдум 1 декабря обозначил, что Украина не желает участвовать в союзе.

— Референдум был политический, о независимости. Политической стороны я вообще не касаюсь. Я и Горбачеву сказал в то время: я не буду обсуждать политический союз, это невозможно. Советский Союз как политическое образование — все, закончен. Я не хочу прикасаться к этой теме. Я готов обсуждать только экономический союз, только сохранение хозяйственных связей, общий рынок и зону свободной торговли. И то только в начальном периоде — дальше все это придется делать заново, работать с теми, кто останется. Своей главной задачей я считал минимизацию отрицательных последствий перехода, чтобы открыть дорогу политической демократии и обеспечить политическую, то есть народную, поддержку этому процессу. Главное, чего нельзя было допускать, — это глубочайшего разочарования в реформах, что на самом деле и произошло.

Надо было показать: вот частная собственность, вот сохраняются экономические связи, да, есть рост цен, но он не катастрофический. Вот что нужно было показывать в первые полтора-два года. А потом — создавать основы и дело бы двигалось дальше.

Я вообще считал — но это уже отдельная тема — что нельзя слепо выполнять то, что говорят Ельцин и Бурбулис. Потому что они вообще не компетентные люди во всем этом.

— Чтобы завершить эту тему, хотел бы задать вам дважды сослагательный вопрос. Представьте себе, что вы президент РСФСР, главной части Советского Союза. Вы понимаете, что основные экспортные ресурсы – сырье – находится на вашей территории. Вы понимаете, что создание экономического союза означает, что вам предстоит каким-то образом содержать другие республики. Что бы вы предпочли: политику национального эгоизма или политику, так сказать, второго Евросоюза.

— Да, я бы выбирал модель Евросоюза. Скажите, Володя, а в чем здесь альтернатива? Что, Россия перестала субсидировать Украину и другие республики? За счет чего жил Кучма – сначала как премьер, потом как президент? За счет кого? За счет все того же самого – России. Даже и Прибалтику субсидировали.

Нельзя думать, что вот мы сейчас возьмем и перестанем субсидировать, — так не бывает, это наивность.

— Вы полагаете, что России в любом случае пришлось бы субсидировать бывшие советские республики?

— Да не было, по сути, такого вопроса. Вы могли сказать, что прекращаете субсидировать, но жизнь все равно бы шла своим чередом. И кстати, если бы был создан экономический союз, вы бы лучше контролировали процесс субсидирования.

Модель Евросоюза не могла охватывать весь прежний Советский Союз, да и не надо, чтобы она его охватывала. Но для России было важно — я в этом видел и сейчас вижу перспективу и политику национальных интересов – сохранять и развивать экономический союз со всеми соседями, создавать общий рынок.
Не надо обещать, что вы «ляжете на рельсы»

— Вы были членом КПСС?

— Да, с 1984 года.

— А когда вышли из партии?

— Во время путча. Я написал заявление, что прекращаю свое членство.

Вообще важно различать, в каком возрасте человек стал членом КПСС. Если после 30 лет, значит это решение, связанное с работой. Я же работал в Совете министров СССР, был заведующим отделом — как я мог не быть членом КПСС?

— Вы покинули партию практически одновременно с Гайдаром...

— Может быть, хотя положение у нас было, конечно, разное. Он был партийным публицистом высокого уровня.

— А не было ли у вас с Гайдаром антагонизма сугубо личностного свойства? Вы – из бедной семьи, из провинции. Он – из советской знати…

— Возможно, что-то такое было в ранней молодости, в студенчестве и когда были аспирантами. Тогда вообще МГУшники ко всем остальным, и к нам из «Плешки», относились как «белая кость», «золотая молодежь» к провинциалам. Они ездили на практику за границу, в Австрию в Институт системных исследований, а мы работали на московской кондитерской фабрике.

Я, к слову, значительно позже, в конце 80-х по просьбе Гайдара написал положительный отзыв на его докторскую диссертацию. Я был тогда начальником управления Государственного комитета СССР по труду и социальным вопросам. У него была интересная диссертация, скроенная из двух экономик — из советской экономики и из представлений о западной экономике.

Мы шли с ним совершенно разными путями. Он был в журнале «Коммунист», потом в «Правде». Кстати, я приглашал его на работу в 1990 году – он отказался.

— После того как вы стали заместителем Силаева в российском правительстве?

— Я пригласил на работу трех человек: Бориса Федорова, Александра Шохина и Егора Гайдара. Шохин был тогда помощником Шеварнадзе по Политбюро и отказался переходить в правительство Ельцина. Гайдар сказал буквально, что он в команде Горбачева и поэтому не перейдет к Ельцину. И только Борис Федоров согласился и стал министром финансов.

— Ваши отношения с Ельциным были довольно драматичными. Вы рассказывали о том, что в какой-то момент поняли: Ельцин ведет двойную игру, Программа «500 дней» для него – это политический инструмент в борьбе с союзным центром, а на самом деле никаких реформ осуществлять он не намерен. Вы не могли бы раскрыть эту историю подробнее?

— В сентябре 1990 года программа была принята Верховным Советом России. А уже в конце октябре 1990 года стало абсолютно ясно, что содержание экономической программы Бориса Николаевича не интересует ни в малейшей степени. Его интересует экономическая программа лишь как инструмент борьбы с Михаилом Сергеевичем Горбачевым. И мне отводится роль статиста с некой экономической программой, которую никто не собирается осуществлять.

В частности, это выражалось в том, что Ельцин принимал решения, не имеющие ничего общего ни с каким планом стабилизации: то уговаривал предприятия не платить налоги, то повышал закупочные цены до каких-то невероятных размеров, чем подстегивал инфляцию, то увеличивал пенсии. Я у него спрашивал: «Борис Николаевич, что вы делаете? Ясно же сказано: нельзя повышать пенсии, закупочные цены. Вы разрушаете всякие надежды на стабилизацию, вы раскручиваете инфляцию». А он отвечал: «Да пенсии и закупочные цены мы потом снизим, нам сейчас надо победить центр».

— В правительство Силаева вас нанимал лично Ельцин?

— Нанимал — это, наверное, сильно сказано. Приглашал. Я в то время был заведующим отделом Совета министров СССР. И он официально пригласил меня в качестве заместителя председателя правительства России, когда создавал первое правительство.

— Вы выдвигали ему какие-то условия, интересовались его взглядами?

— У нас с ним произошел сложный разговор. Он заявил по телевизору про реформы за 500 дней. Оказалось, что он имеет в виду документ, который разрабатывал я. Этот документ я ему не передавал. Это отдельная тема, как он попал к Ельцину. Очень витиеватым образом.

Потом я был представлен Ельцину как автор этой программы. Я ему сказал: «Борис Николаевич, во-первых, эта программа ориентирована не на Российскую Федерацию, потому что в Российской Федерации никаких инструментов экономической политики не существует, кроме прачечных и треста столовых. Нет ни банка центрального, ни других инструментов. Никакую самостоятельную экономическую политику Российская Федерацию проводить не может в принципе. И второе, Борис Николаевич, вы говорите, что все произойдет за 500 дней, гладко и без всякого повышения цен, но так не будет, это не соответствует действительности. Вы пользуетесь этой программой совершенно не по назначения. Она, во-первых, не рассчитана на РСФСР и во-вторых совсем не такая безболезненная – не надо обещать, что вы «ляжете на рельсы». «А меня это не интересует, - сказал он. - Сделайте эту программу так, как я говорю». Отвечаю, что это невозможно. «А вы подумайте». Хорошо, Борис Николаевич, я готов думать, только сразу вам скажу: того, о чем вы говорите, достичь невозможно. Я не вижу такого способа.

И он пригласил меня через два дня. Я сказал, что по содержанию ничего изменять не считаю возможным, единственное, что я считаю политически правильным, – чтобы Россия предложила эту программу всему Союзу. Тогда вы бы были лидером в осуществлении экономической реформы по отношению к Кремлю. Эта идея его захватила. В этот момент он «сел на коня», у него было очень хорошее политическое чутье. Он сразу понял, что ему предложено весьма интересное политическое решение. Это было тогда очень ко времени и в такт всем событиям. Он согласился и предложил эту программу Горбачеву: «Россия предлагает центральному руководству свою экономическую программу». Вот тогда началась разработка программы по существу.

Она была одобрена Верховным Советом России и отвергнута союзным парламентом. А после этого Ельцин начал делать все, что заблагорассудится.

В октябре 1990 года я ушел в отставку из его правительства. После этого он несколько раз приглашал меня на работу. Был, например, разговор в начале августа 1991 года, после того как его избрали президентом, — он звал меня в Высший консультативный совет. «Нет, Борис Николаевич, вы все делаете так, что добром это не кончится», — сказал я и отказался.
Я считал это авантюрой

— 28 октября 1991 года Ельцин произнес на съезде программную речь о радикальной реформе, но гайдаровскую команду, которая писала ему экономическую часть, не стал назначать сразу в правительство. Возникла пауза, и были разговоры, что Ельцин предлагал пост вице-премьера вам. Как было на самом деле?

— Я не помню чисел, но где-то в конце октября Ельцин пригласил меня к себе в Кремль (у него был кабинет в здании Верховного Совета СССР) и у нас состоялся долгий, часа на полтора, обстоятельный разговор, похожий на то, что мы с вами сегодня обсуждали. Это касалось и либерализации цен, и экономического союза. Я настаивал на том, что схема проведения реформы на первый год должна быть другой, и выдвигал в качестве главного приоритета частную собственность, приватизацию и сохранение экономических связей.

Этот разговор был связан еще с тем, что кто-то из журналистов меня спросил, готов ли я возглавить правительство. Это было еще до того, как был объявлен Гайдар. Будучи тогда человеком политически неопытным, я сказал «да». После этого Ельцин меня и пригласил.

— Дошло ли у вас дело до обсуждения условий, на которых вы согласны работать в российском правительстве?

— Собственно, встреча и была посвящена такому обсуждению.

Он меня позвал и сказал: «Григорий Алексеевич, вот вы тут сказали, что готовы быть премьер-министром, а что вы собираетесь делать?» И я ему рассказал, что я собираюсь делать.

— С его стороны были какие-то реплики, возражения?

— Он не мог спорить по таким вопросам. Я же пришел к нему с цифрами, с таблицами, с балансом. Я ему принес куски бюджета, я ему показал, что нужно делать. Вот такой у нас денежный навес, вот столько у нас в сбербанке, вот столько под матрасом. Если мы начнем реализовывать программу приватизации только в Москве и Петербурге, то мы сможем продать в течение двух месяцев такое вот количество собственности. Так мы можем открыть пункты по реализации собственности, так мы можем перечислять деньги, которые нельзя возвращать в оборот. Эта экономическая программа готовилась мною около двух лет и он об этом знал.

Он все это внимательно рассматривал, задавал какие-то вопросы. Но это не было профессиональное обсуждение.

— Вы разговаривали с Ельциным до его выступления на съезде?

— Точно не помню, но думаю, что до. И это было после того, как экономический договор был подписан [18 октября ] уже и в Кремле на уровне глав республик и правительств.

В ноябре, недели через две после разговора с Ельциным, я не помню какого числа, позвонил Бурбулис и попросил подъехать в Белый дом в его кабинет. Это был кабинет заместителя председателя правительства. Ельцин тогда еще больше находился в Белом доме.

Бурбулис мне сказал следующее: у Ельцина на столе лежат два указа – на вас и на Гайдара. Гайдара он не знает, вас он знает. Он склонен подписать указ на вас, принимайте решение. Я сказал, что у меня есть два вопроса. Первый – какая будет схема действий с первых чисел января, второй – что будет с экономическим союзом, экономическими связями. Бурбулис ответил:
— Россия пойдет одна.
— Правильно ли я понимаю, что либерализация будет проведена в один день?
— Да, — ответил он.
— И никакого экономического союза?
— Россия пойдет одна, - повторил он.
— Тогда я считаю это авантюрой.

— Разговор был короткий?

— Да. Он сказал просто: готовы два документа, принимайте решение.

— И речь шла о должности вице-премьера?

— Да, насколько я помню, речь шла именно об этом. После путча Ельцин меня попросил, чтобы я занялся стабилизацией ситуации. Чтобы не начался тот самый голод, о котором все так любят писать, который придумали как оправдание последующим действиям. Я и занимался круглые сутки оперативным управлением, чтобы не случилось «кровопролитие», «гражданская война»... На мой взгляд, на тот момент таких угроз не было. Наоборот, выбранная Ельциным схема действий привела сначала к 1993 году, потом к войне в Чечне, потом к выборам 1996 года и так далее.

— Вы полагаете, что сложившуюся после путча "революционную коалицию" можно было сохранить, выбрав правильный способ рыночных реформ?

— У меня уже к тому времени был опыт работы с Ельциным, в отличие, например, от Гайдара. Именно поэтому я считал и всех пытался убедить в том, что мы должны быть самостоятельным политическим партнером Ельцина: не подчиненными, не исполнителями и уж, тем более, не его обслугой. Наше значение в обществе тогда позволяло нам стать такой самостоятельной политической силой. Безусловно, младшей по отношению к Ельцину, но самостоятельной. С иной политической философией, иными ценностями и подходами.

А они, Гайдар и его товарищи, развернули дело так, что они «технари», технический придаток, а всю политическую ответственность берет на себя Борис Николаевич. Это совсем другая конструкция, и я принципиально на нее был не согласен. А Ельцину это подошло больше, чем споры со мной.

Я считал, что новое поколение должно было иметь свою точку зрения и проводить экономическую реформу по своему усмотрению. Нужно было формировать серьезную политическую силу. Конечно, в диалоге с ним, но не просто выполнять, что бы он ни говорил.

Брать на себя политическую ответственность – это означает предлагать решения, за которые ты будешь нести политическую ответственность. А не выполнять те, с которыми ты не согласен и за которые должен будет расплачиваться президент. Вот в этом была моя политическая логика. В нее укладывался и экономический договор — обратите внимание, это не называлось экономическим союзом, это был договор, еще далеко было до экономического союза. В эту экономическую логику укладывалась малая и средняя приватизация, создание среднего класса, который потом примет участие в акционировании крупных предприятий.

Кстати, был же опыт 1987-1989 года, когда я работал над законом о кооперации — тогда было понятно, что эта схема работает. А потом все это перекрутили на ваучеры, и дело покатилось в другом направлении.

В целом моя точка зрения была в том, что мы должны быть самостоятельной политической командой. В этом контексте я звал к себе и Гайдара, и Шохина, и Федорова и всех. Поэтому я ушел от Ельцина в 1990 году. Я понимал, что невозможно быть просто исполнителем у первого секретаря обкома и московского горкома КПСС, при всех его дарованиях, если хочешь чего-то добиться по существу..

— Вы имеете в виду, что для нормальной работы с Ельциным кабинету реформаторов нужно было заключать с ним пакт, договариваться об условиях союза.

— Да, нужно было ставить условия, вести с ним политический диалог.

— Я пытаюсь поставить себя на месте Ельцина и не могу понять. Одномоментная либерализация цен с неизбежным резким скачком – политически куда более рискованна, чем то, что предлагали вы. Почему же он пошел более опасным путем?

—В октябре он этого не понимал, он понял это только в начале февраля. Вы не представляете, что творилось с Ельциным в феврале, когда он понял, что случилось. Он был страшно и расстроен, и растерян, и напуган. Но он справился с собой — он бывал крепким бойцом. А через пару месяцев, в мае, он уже снял министра топлива и энергетики гайдаровского правительства Лопухина. И это был первый удар по правительству Гайдара. Тогда стало ясно, что он это правительство скоро уволит. Мне казалось, что Гайдар должен был сказать: менять Лопухина на Черномырдина не позволю. И я готов был бы в этом случае даже прийти к нему, чтобы выработать новый курс. А он промолчал и остался исполняющим обязанности, хотя было понятно, что Черномырдин его политически похоронит. Гайдар не должен был на это соглашаться. А Ельцин был в своей манере.

— Вы хотите сказать, что Гайдар просто не проинформировал Ельцина о последствиях?

— Посмотрите интервью Гайдара осени 1991 года накануне, сразу после его назначения и через полгода - год, например, и все поймете.

( http://www.forbesrussia.ru/interview/45575...orii-yavlinskii )
------------------------------

[sashas]

Очень познавательное интервью. Действительно видно, что у Г.А. Явлинского была альтернативная программа реформам Гайдара. Со многим согласен. Единственное, что вызывает вопросы, это то, что Григорий Алексеевич сначала предлагал создать собственника, а потом либерализовать цены. Похоже на проблему курицы и яйца. Ну и классическое, "гладко было на бумаге да за были про овраги", в том числе и по независящим от него причинам. У Гайдара тоже логически все было выстроено красиво - а получилось, как получилось - ему же тоже, по сути, не дали сделать так, как он хотел.

[Ray]

Откровенно о легитиматизации бандитизма:
---------------------------
( http://www.polit.ru/article/2010/11/01/chubays/ )

А. Чубайс:
1988-1989 – это уже перестройка и гласность. Мы уже тогда плотно и неизбежно врубались в эти процессы и сами их раскручивали. И там уже все по принципу: «что тут думать – трясти надо». Мы тогда ушли совсем в прикладную часть.


Наступил 1991-ый, потом 1992-ой год, когда стало понятно: либо мы именно это и сделаем, либо есть альтернативный вариант – он известен, понятен, и он хуже. Реальной развилкой было не «делать хорошую приватизацию / делать не очень хорошую приватизацию», а «оставить приватизацию неуправляемой или попытаться придать ей хоть какое-то легитимное русло». Потому что она шла, шла бурно, это уже много раз описано. Технологии эти уже описаны, не хочется повторять. В этой политической реальности, при этом выборе, глубоко понимая все его изъяны, мы видели, что ваучеры – это единственный способ. Альтернатива хуже. Политика – искусство реального. Точка.

Б.Д.: А если неуправляемая? Каковы последствия?

А.Ч.: Последствия существенно хуже. В чем главная претензия российского народа к приватизации? Она описывается одним словом: несправедливая. Абсолютно правильная, справедливая претензия. Наша приватизация была совсем не справедливая. Но настаиваю я лишь на том, что альтернативы «справедливая/несправедливая» не было. Была альтернатива «несправедливая/чудовищная».

Что это означает в переводе на социальные последствия? Да очень просто. Все не любят приватизацию, она несправедливая, но терпят. А была бы она чудовищная, – кровью бы мы все умылись. Вот и все. В чем политическая конструкция? Политическая конструкция в том, что мы отдали собственность тем, кто был к ней ближе. Бандиты, секретари обкомов, директора заводов. Они ее и получили. Именно это предотвратило кровь. Потому что если мы попытались бы не отдать им эту собственность, то они бы ее все равно взяли. Только они бы ее взяли вообще без каких-либо легитимных процедур. А так они ее взяли с легитимными процедурами. И это, как это ни смешно, придало некоторую политическую стабильность конструкции.
---------------------------

[Борис Лебедев]

А чем вы планируете заняться в будущем?